Скалы гор Черпука и Двух Братьев хорошо просматривались за озером между гладким, имеющим кремовый оттенок шлаковым цирком и горной грядой. Иногда они полностью появлялись из-за дымчатых облаков, и тогда Бетани и Митрофаныч бросались к своим фотоаппаратам, старясь не упустить редкие мгновенья для удачной съемки. В походе у нас, буквально, на второй день сложился своеобразный клуб любителей фотоискусства. Митрофаныч и Бетани постоянно подстегивали пыл друг друга репликами о достоинствах того или иного угла съемки, пейзажа или цветовой гаммы. Такие разговоры заразили даже Костю, который со своим цифровым фотоаппаратом впал в буйный азарт фотоохоты и, следуя примеру Бетани и Митрофаныча, стал снимать «цветочки» и необычные световые явления.

На третий день мы решили подняться к скалам как можно ближе. Все были слегка возбуждены, особенно Митрофаныч, который еще с вечера не переставал говорить, что, по его мнению, этот район необычайно интересен для фотографа. В бинокль каменные пальцы Черпука, глыбы и плиты, похожие на неведомых животных, потрясали воображение. Утром Митрофаныч нагрузил дополнительными объективами свой объемистый рюкзак. Я бросил в рюкзак Кости еду, чайник, газовые баллоны, две горелки и резиновые бахилы для переправы через ручей Пещерный. Мы запаковались в светло-зеленые пятнистые дождевики и зашагали по тундре к Черпуку.

В воздухе сквозила сырость. Вся тундра перед нами была покрыта сетью пересохших ручьев с песчаными, утрамбованными руслами. Я невольно подумал, что же здесь твориться весной во время таяния снегов. Местами такие песчаные русла образовывали значительные площадки и походили на морской берег с низким кустарником и причудливыми колосьями одиноких трав среди светлого песка. Через ручей мы переправились в армейских бахилах, перебрасывая их друг другу через поток. Несмотря на хмурую погоду, меня переполняли радостные эмоции, и я несколько опешил от неожиданного контраста, когда мой взгляд уперся прямо в медведя. Это был «мишка» средних размеров, смотрящий прямо на нас. Я выхватил факел и сделал шаг вперед, дети замерли, медведь не убегал. За спиной я слышал напряженное дыхание Кости. Аккуратно, без резких движений я вытащил бинокль и разглядел…камень совершенно необычной формы. Камень выглядел как настоящий медведь, даже его бурый цвет соответствовал типичной окраске медведя. Дети развеселились. Я усадил Кирилла на камень верхом и сделал снимок. Получилось, как будто он приручил маленького медвежонка и путешествует по тундре, сидя у него на спине.

Путь к Черпуку проходил мимо самой кромки озера. Начал накрапывать мелкий дождь, дул легкий ветер, и озеро мелодично плескалось в такт нашим шагам. Мы перескакивали с камня на камень и держались едва уловимой тропы, которая вилась через салатную траву и бурый, размытый водой суглинок почвы. Видимо, оленеводы иногда использовали этот путь. Местами дорогу нам преграждали снежники и приходилось идти гуськом след в след, вбивая край ботинка в слежавшийся грязный снег, чтобы удержаться на склоне и не соскользнуть в темную воду озера.

За каменной грядой лежала уютная, зеленовато-желтая от травы и болотин долина горного ручья, стекающего серебристой змеей с Черпука. В долине в безумном порядке, как кубики, разбросанные ребенком-великаном, валялись каменные глыбы правильных форм, похожие на постаменты памятников вождям советской эпохи. У меня сразу возникла смешная мысль, и я попросил Митрофаныча, Костю и Бетани изобразить на одной из глыб фигуру «Три богатыря», смотрящих с надеждой в будущее. Бетани сразу ухватила всю комичность идеи, мы подсадили девушку на камень и ее «богатырь» получился забавней всего.

Мы поднимались к Черпуку вдоль ручья. Местами, как узор на ковре высокогорной тундры, около самой воды виднелись бордово красные вкрапления кустов золотого корня. Исток ручья раздваивался на два неглубоких распадка. Я отправил детей с Митрофанычем вперед на тундру, а сам с Костей решил немного пройти по снежнику, заполнявшему один из распадков. Признаюсь, я схитрил. Иногда по запрессованному снегу, особенно в июле и августе, когда нога утопает в снежной массе меньше, чем на сантиметр, подниматься и идти легче. Создается ощущение, что двигаешься по асфальту, а не прыгаешь по камням или скользкой тундре. У детей энергии больше, поэтому пускай они штурмуют травяные склоны, пересекают распадки. Более опытные «руководители» проделают тот же путь, что и буйная молодежь, только с меньшими затратами и расходом сил. Мы с Костей мило беседовали, поднимаясь по пологому снежнику, и, когда в конце распадка выскочили на плато перед Черпуком, услышали протяжный крик Митрофаныча: «медведь».

Удивительно, насколько глубоко, несмотря на внешнюю опытность и умудренность, сидит в человеке азарт и легкомыслие. При крике «медведь» я выхватил видеокамеру и сделал рывок в сторону детей. Через два метра я споткнулся – дети пристально смотрели на меня, точнее за меня. Я оглянулся. Застывший Костя неподвижно смотрел на светло-коричневое, большое пятно, четко различимое на красноватом снегу на той стороне распадка. Это был очень крупный медведь. Занятый своими делами, он нас еще не чуял. Я проследил взглядом за красноватым, грязным снегом и только тут с неприятным холодком внутри сообразил, что он является окончанием снежника, по которому мы с Костей только что вдвоем поднимались. Медведь никуда не торопился (не ясно, что он делал среди сплошных скал и снега) и, видимо, учуяв наш запах, залег в камнях. Возбужденный Костя предложил подойти к нему поближе, на расстояние хорошего снимка из фотоаппарата, но внутри меня щелкнул предохранитель самосохранения, и я решил медведя попусту не беспокоить. Тогда мы еще не знали, что встреча с медведем была звоночком свыше, который четко намекал, что безрассудное шараханье по лесу может иметь очень даже неожиданные последствия.

Погода ухудшалась. Пошел мокрый, липкий снег. Наша группа преодолела последний пригорок и вышла на водораздел реки Россошиной и правого притока ручья Пещерный. Перед нами в тумане нависала темная громада скал Черпука, с которых пенящим, необузданным потоком вниз обрушивался каскад водопадов. Я невольно остановился и затаил дыхание перед таким феерическим чудом природы. На взгляд общая цепь водопадов превышала 100 метров, а значит, была самой высокой в Центральной Камчатке. Вдруг, Саша, самый глазастый из нас, дико закричал: «Люди!». Вдали, едва видимые сквозь снег, по бурой с селевыми размывами тундре спускались с водораздела несколько людей на лошадях. Дети радостно засвистели, замахали руками и побежали вперед, но, видимо, пятнистый вид наших дождевиков навел всадников на худые мысли, и они, пришпорив лошадей, растворились в зыбком, промозглом тумане. Остался только летящий, жидкий снег, который пытался сковать ледовым панцирем зеленое полотно тундры, но тут же таял и, обтекая траву и робкие альпийские цветы, уходил в землю.

Я понимал, что надо возвращаться. В такую погоду подниматься в горы крайне опасно. Туман скрадывает расстояние, сглаживает рельеф и незаметно охлаждает тело. Но Саша с Кириллом убежали вперед, и мне оставалось только ждать, пока их юношеский пыл иссякнет и они повернут назад. Рядом со мной над глубоким, похожим на ущелье распадком реки Россошиной возвышался отвесный скалистый выступ. Я забрался на него и безуспешно попытался отснять на видео водопады – снег летел в объектив видеокамеры и размазывал картинку. Увидев мои мучения, Бетани предложила в качестве зонтика растянуть надо мной дождевик. Я с благодарностью согласился и, скорчившись на земле, отснял несколько эпизодов.

Нижний водопад в цепи высотой около 25 метров завораживал. Поток воды уходил за длинный, плотный снежник, и можно было предположить, что за снежником вода проваливается в глубокую яму. Неожиданно меня охватило воодушевление, и я решил спуститься вниз и подойти к ревущему потоку вплотную. Я передал видеокамеру Бетани, а сам побежал наискось по осыпи к снежнику. Щебенка стремительно несла меня вниз, я перепрыгивал с одной осыпи на другую и через две минуты ступил на плотную поверхность снежника. Снег вокруг меня был усыпан осколками скал – камнепады в этом ущелье были явлением частым. Внимательно осматриваясь по сторонам и наблюдая вершины скал, я подошел к водопаду. У меня перехватило дыхание – вода с грохотом разбивалась о камни на дне глубокого снежного зала. В воздухе висела сверкающая водяная пыль, а гладкие, мокрые каменные плиты по краям напоминали самоцветные палаты из волшебных сказок. Время остановилось. Придя в себя, я обернулся и увидел крохотные фигурки Митрофаныча, Саши и Кирилла, которые стояли рядом с Бетани и Костей на краю распадка. Вся наша отважная, маленькая группа было в сборе, надо было возвращаться. Используя дюралевый шест (мой штатив для видеокамеры) в качестве тормоза, я понесся в болотных сапогах как на лыжах по отвесному снежнику вниз.

К озеру мы возвращались вниз по ручью, следуя изгибам русла, втиснутого между крутых склонов распадка. В узких местах у каменных прижимов, когда дороги дальше по одному берегу не было, нам приходилось переходить ручей по хрупким снежным мостам. Опасаясь пустот в снегу, я первый пробовал дюралевым шестом мост на прочность. Группа быстро по моим следам перебегала на другой берег. Было около 5 вечера. Я видел, что движения детей и Митрофаныча с Костей становятся скованными, а лица покрывает молочная синева. Мои руки немели, и я чувствовал крадущееся оцепенение, расползавшееся по телу. Сказывался холод и подступавшая голодная усталость. Надо было где-то выбрать укрытие от ветра и что-нибудь съесть, прямо сейчас. Тянуть до озера или до лагеря было нельзя. Справиться с последствиями истощения и восстановить силы после такого перехода потом будет очень трудно.

За последним поворотом ручья у самого входа в долину озера мы сделали привал. Дров в долине не было. Я присел на корточки спиной к ветру, подхватил чайник за ручку и распахнул вокруг него полы дождевика, чтобы тепло не рассеивалось. Кирилл и Саша присели с газовыми горелками с двух сторон рядом. Языки пламени ударяли в черное дно чайника и облизывали его края. Сидеть на корточках было теплее, но быстро затекали ноги и руки уставали держать тяжесть чайника и холодные баллоны горелок. Пятнадцать минут, пока вода в чайнике не забурлила, тянулись утомительно долго. Я чувствовал, что нервы детей находятся на пределе, но они сдерживают и скручивают себя внутри, понимая, что в этой ситуации помогут только выдержка и терпение. Бетани как единственная девушка в отряде распределила между нами конфеты, галеты и вяленый инжир. Костя открыл банку сгущенки. В кружках уже парил густой, темный чай и через минуту я познал радость жизни, когда блаженное тепло хлынуло в меня сладкими, горячими глотками.

Через два часа мы были у своих палаток и готовили в юрте на открытом огне гречневую кашу с тушенкой на ужин. Вечерело. В горах на верху тьма идет более тихой поступью, чем на равнине. В этих широтах иногда бывают даже белые ночи. Дождь ушел, небо прояснело и глянуло на нас сверху равнодушным иссиня-черным космическим холодом. По земле растеклась стылость, и я понял, что в своих хлипких сентипоновых спальниках сегодня ночью мы от переохлаждения «свернем ласты». Надо было придумать какой-то утеплитель на палатку, а еще лучше — внутрь ее. У меня в рюкзаке лежал синий тент из поливолокна размером три на четыре метра. Поздно вечером, под усмешки детей и Кости, когда они уже умастились в своих спальниках, я накрыл всех обитателей нашей палатки тентом как одним большим одеялом. Ночью от озноба я балансировал между забытьем и явью и, только нащупав спиной чей-то теплый спальник, почувствовал, как тепло успокоило меня и утянуло в сон.