Решил я сходить на Пионерскую — когда-то самую популярную сопку около Эссо. Долго набирался храбрости, искал оправдания своему «юношескому порыву». Идти одному было страшно. В Эссо я приехал набраться сил и окунуться в мир дикой природы. Мое воображение рисовало вулканы, ледники, высокогорную тундру. В реальности все оказалась более прозаично — вокруг села ходил настоящий табун беспокойных медведей. Каждый вечер их замечали на окраинах Эссо. По ночам они забирались в огороды, ловили собак и утаскивали в лес бычков. Слухи ходили самые нелепые и противоречивые, но все боялись и в лес за ягодой без большой группы сопровождения, техники и собак старались не ходить. Собаки у меня не было, мою романтику странствий трудолюбивые жители села не разделяли и я маялся тоской и душевными порывами пойти одному в горы. В один из подобных солнечных дней мне стало понятно, что или сейчас, или я потеряю долю самоуважения и мой сосуд души покажет дно. Я взял пиротехнический факел, захватил пустой бидончик под ягоды и решительно вышел на околицу. Сразу за мостом через реку, где начинается граница дикого леса, мне был явлен знак свыше — «не пить из копытца» и не искать приключений. Прямо на тропе почти исходила паром серьезная куча фиолетового вещества, оставленная медведем. Сердце мое застучала, появились предательские мысли оставить все и просто сходить за ягодой туда, куда ходят все приличные люди из села. Но я отчаянно взял себя в руки и деревянной походкой зашагал через подлесок к подножью сопки. Пока я шел, увидел несколько медвежьих троп в высокой траве и даже обнаружил две основательные лежки. Мне стало нехорошо, но отступать и сдаваться я не собирался.

Восхождение на Пионерскую сопку прошло относительно спокойно. Тропа резко брала вверх по открытому пространству. Я иногда соскальзывал с крутого склона, упирался руками и жалел, что не взял с собой альпеншток и в целом подготовился к восхождению крайне легкомысленно. Медведей я не боялся. Они слишком умные звери, чтобы лазить по открытым склонам без воды и пищи на виду у всего села. Неожиданно накатила усталость. Восхождение утомило меня. Я с печалью который раз осознал, что подвиги юности остались далеко позади и мне настоятельно стоит делать передышки, иначе я незамысловато умру от сердечного приступа, прямо во время исполнения очередной романтической мечты. Смерть в таком виде показалась мне банальной и глупой и, сгорая от стыда, я решил немного отдохнуть и отдать должное достопримечательностям, тем более, что вид со склона открывался великолепный: бездонное небо, массивный горный хребет и маленькое Эссо, уютно лежащее около серебристой стрелки двух быстрых рек.

Ближе к вершине я выбрался на каменную осыпь. Среди камней изящно устроились колючие кусты малины, усыпанные сладкой ягодой. Чуть дальше росла горная красная смородина. Ее терпкие кислые ягоды меня немного взбодрили. В стороне на осыпи примостился вечнозеленый кедровый стланик. Было тихо и пронзительно красиво. В природе есть своя утонченная эстетика, когда живое и камень переплетаются в горный пейзаж. Припекало солнце, в ветвях пели птицы и стрекотала кедровка. Вдали через глубокую долину реки парили горы и дальние конусы потухших вулканов.


Наверху Пионерской стояла беседка и реяли флаги. В эпоху моего детства и юности Пионерская была любимым местом для ночных бдений у школьников и молодежи. На вершине жгли костры, смотрели на звезды, пели песни и видели далеко внизу чутко спящий поселок в колыбели уличных фонарей. Иногда сопка горела и тогда ее тушили всем селом. Школьники наравне со взрослыми сбивали пламя лесного пожара и чувствовали себя необычайно гордыми, если им доверяли специальные ранцы с водой, чтобы тушить огонь в наиболее труднодоступным местах. Сейчас я смотрел на перепаханную гусеничной техникой тундру и не узнавал образы из своего детства. За два месяца до моего приезда в Эссо в горах произошел страшный пожар, который полностью изменил ландшафт. Поляну на вершине Пионерской пожар почти не тронул, но ближнее плато превратилось в пепельную пустыню с одинокими часовыми из корявых стволов мертвых лиственниц.


Я внимательно осмотрел остров зеленого склона у границы пепелища, подмечая любое шевеление или звук. Несмотря на запах гари и близость гигантского пожарища, медведи могли искать на склонах вкусные травы или сладкую ягоду. Попасть теплым и беспечным в поле их внимания мне не хотелось. Отбиться от них я мог, только исполняя яркие мелодии реги на пустом бидончике в надежде, что им понравится мой концерт и они позволят мне уйти на бис. Постепенно меня захватили дали и ностальгия. Как и много лет назад я был один в горах и подо мной разворачивался целый мир. Что-то шептал ветер, тревожа смутные струны несбывшегося в душе.


Прошло несколько минут и я решил преодолеть неглубокую седловину и подняться на плато к границе пожара. Старая тропа давно заросла и я метался между травяным склоном и свежей тракторной колеей, постоянно сканируя окрестности на предмет медведей, больших и маленьких. Мне приходилось продираться через обгорелые ветви кедрового стланика, которые в своей наготе напоминали кости доисторических животных. У выхода на плато мои детские романтические воспоминания столкнулись с жесткой реальностью постпожарной тундры. Я постоял несколько минут в задумчивости и двинулся вниз на старую голубичную поляну, знакомую мне еще с детства.

Голубику я собирал в пол уха и вертел головой на все четыре стороны. Стоило только отвлечься на крупные ягоды, как контроль над местностью ослабевал и медведь мог легко встать у меня за спиной. Без верной собаки, которая чутко стережет окрестности, я чувствовал себя беззащитным и уязвимым. Только внутренняя гордость не давала мне поддаться панике и бежать, сломя голову, вниз по тропе, забыв о ягоде и красоте пейзажа. Следов медведя вокруг было предостаточно. В моей крови бурлил фирменный коктейль под названием «страшно и весело», а складки рельефа, за которыми мог таиться любопытный мишка, добавляли в него изрядную долю адреналина. Но я упорно собирал голубику — мама мне велела принести немного вкусной ягоды на варенье. Признаюсь, воли у меня хватило только на две трети бидончика. Потом я стал спускать вниз по распадку, следуя за старой заросшей тропой.

Тропа, прыгая с берега на берег горного ручья, шла сквозь высокую, не примятую траву и густые заросли ольхи. Я кричал, пел песни и любыми способами старался создать как можно больше шума, чтобы разбудить медведя, который мог дремать на солнышке рядом. Будь я медведем, я бы точно пригрелся на склоне в цветущем иван-чае. По тропе давно никто не ходил. Было очевидно, что вулканическим плато и сопкой Пионерской никто не интересуется, предпочитая ездить на технике по лесным дорогам. На секунду мне показалось, что романтика странствий таким образом отступает под напором практичного мира. Но потом я встряхнулся, отогнал эти мысли и решил, что мир всегда менялся, расставляя свои приоритеты. И теперь люди ищут романтику, мчась на мотоциклах по шлаковым полям Толбачика, или открывают красоту белого безмолвия на снегоходах ранней весной. Замечтавшись, я незаметно спустился и вышел на дорогу к Белым скалам. Поход на Пионерскую сопку завершился.