Всегда рассказывая о далеких странах, океанах и чужих мирах, ловлю себя на мысли, что пишу больше о любви к идеальному образу старинных городов, чем о сутолоке современного мегаполиса, в котором повседневность плотной пылью легла на романтику прошлого. Так вышло и с Антверпеном. В моих мыслях больше эмоций и ностальгии, чем дотошной информации о городе. Я люблю Антверпен. Его средневековые улицы дарят мне ностальгию об идеальном и чувство легкой грусти от неудержимого потока времени. Мне нравится смотреть на Шельду с высокой набережной, в том самом месте, где еще в начале 19 века кипел оживленный припортовый район. Я могу неспешно идти от церкви апостола Павла мимо церкви апостола Иакова до старинного антверпенского бегинажа – удивительного места, нетронутого вниманием любопытствующей публики. На пустынных улицах почти не бывает туристов, но есть фасады старинных зданий, закрытые дворики и ветер. В этом городе загадок художников ценят больше, чем политиков, и ставят им скромные памятники, без лошадей и соратников, как это принято в отношении королей и приближенных к ним лиц. Антверпен не раскрывается сразу. Паутина улиц в нем более сложная, чем в иных бельгийских городах, а по историческим памятникам город занимает первое место в стране. В его ландшафте причудливо переплелись набожное средневековье, яркая эпоха барокко, когда в Антверпене открылась академия художеств, а в своих мастерских творили мировые звезды живописи, и расцвет 19 века с молодым бельгийским капитализмом и стилем модерн в архитектуре.

В Антверпене можно обрести тайну, увидеть ее в деталях и унести память о ней. Однажды, именно в Антверпене, я был потрясен идеалами средневековой красоты. Обычно во Фландрии и Брабанте в церквях мы разглядываем картины – они наиболее понятны и близки нам через «правильное» отношение к искусству, которое прививается еще в школе. Фламандская школа живописи полна драматизма и чувственной экспрессии. В ней почти отсутствуют осязаемая отрешенность от мира, спокойствие и загадка, трогающие нас в религиозных картинах позднего Средневековья. У фламандцев все очевидно и не требует излишних знаний и склонности к чтению символов и отгадке ребусов. По желанию заказчика картины несут прямые ясные эмоции: страдание, поучительная мораль или прославление подвигов царствующих особ. Антверпен в начале 17 века стал первым городом Западной Европы, где в мастерской Рубенса артель великих художников производство высокохудожественных картин поставила на поток. Но есть в этом городе еще одна сторона искусства не столь яркая, но не менее выразительная, чем живопись — деревянные панели с резными скульптурами, встроенные в стены антверпенских церквей. Среди них есть настоящие шедевры. Ни одна из фигур не похожа на другую. Апостолы, святые и мученики, аллегории добродетелей, ангелы и порочные души, напитанные страстями и эмоциями, застывшие в позах смирения и мятежа, созерцания и муки раскаяния. Если вглядываться в их лица, можно увидеть удивительно тонкие черты лица, как у аскетичных персонажей Ханса Мемлинга и Хуго ван дер Гуса. Пришедшее в антверпенские церкви в эпоху барокко искусство резьбы по дереву в некоторых своих творениях сохранила инерцию идеалов Средневековья. Особенно мне запомнились два образа в церкви Карла Бароммея, построенной орденом иезуитов уже в эпоху контрреформации с обязательной кафедрой проповедника и большим количеством резных исповедален. В правом пределе этой церкви, где хранится очередная картина Рубенса, у правой стены недалеко от алтарной ограды застыли два резных ангела. Их таинственные полуулыбки и тонкие черты лица отсылают нас к эпохе Тиля Уленшпигеля – неуловимого странника и ироничного насмешника над земными амбициями и планами людей. Герой фламандского эпоса несколько раз во время своих странствий посещал Антверпен, и его ускользающая фигура как будто воплотилась в пластике дерева.

Как и в Нидерландах, во фламандских и брабантских городах за фасадами домов скрывается большее, чем мы можем ухватить, разглядывая холодные стены и внешний антураж зданий, в которые иногда, как дорога в тайну, уходит портальная арка средневековых ворот. Я люблю тайны, только не тайны «острова сокровищ» или подвала тамплиеров, где по самым верным слухам на ответственном хранении пылилась пара тонн безделушек из драгметаллов. Меня трогают аспекты частной жизни, созвучные нашим настроениям и взгляду на мир в периоды экзистенционального беспокойства. Наследие эпохи средневековья — частная жизнь горожанина за прочными стенами дома-крепости, известна нам только по назидательными полотнам малых голландцев или картинам Питера Брейгеля. Еще ее отблеск витает во внутренних уютных двориках, куда даже в наше время свобод и мира без границ посторонним чаще всего вход закрыт. В Антверпене к ней можно прикоснуться в доме Рубенса, или к северу от собора на улочках, где когда-то находилась старая биржа города. Эти дворики как бастионы тишины и спокойствия в шумном море торговли и предпринимательства стояли на страже частной жизни, которая в эпоху религиозных конфликтов и монаршего произвола боролась за свои права на собственные семейные страсти и чудачества. Вероятно, так рождался независимый горожанин, ценивший свой профессионализм и частную собственность. Как и успешные бюргеры, в своих домах-крепостях существовали целые общины, которые придерживались строгих правил морали и жили замкнуто вне водоворотов коммерческого успеха или неудачи. Представление о подобных «корпорациях по духу» в стенах города, бурлящего жаждой обогащения, дает антверпенский бегинаж – место, где общиной обитали честные женщины, не желающие участвовать в забавах большого города. В отличие от популярных бегинажей в Брюгге и Амстердаме, это место в Антверпене редко посещают туристы. Архитектура позднего средневековья сохранила здесь свои черты, а тишина и покой напоминают о суетности мимолетных увлечений. Вы проваливаетесь на несколько веков назад, не опасаясь, что ваша рука или нога сохранится навечно в цифровой фотографии какого-нибудь туриста с другого конца света.

Все знают, что в соборе Анверпенской Богоматери находятся великолепные полотна Рубенса. Они, действительно, шедевры, где талант Рубенса проявился ярко и многогранно, как в манере исполнения, так и в передачи сюжета и выборе композиции. Таких гениальных, масштабных полотен у Рубенса, на мой взгляд, немного: мне на память приходят сразу «Распятие апостола Петра» в Кельне и «Пир царя Ирода» в Эдинбурге. Ради картин Рубенса надо обязательно посетить собор Богородицы в Антверпене, но существовала еще и антверпенская школа живописи 16 века, ярчайшим представителем которой был Квентин Массейс. Одна его драматичная и поистине прекрасная работа тоже находится в соборе. О фламандской живописи 15 и 16 века известно мало. Она не попадает в знаменитую триаду: фламандцы, голландцы и итальянцы, и вызывает легкое удивление, приправленное жгучими специями сомнения и неприятия. Сомневаемся не только мы, но и наши далекие дореволюционные соотечественники, которые, посещая Бельгию, совсем не воспринимали ее как страну гениальной средневековой художественной традиции. Знакомство с ней стало для многих из них настоящим откровением, как, например, встреча Александра Блока с полотном Квентина Массейса «Положение во гроб», которое и сто лет назад находилось в антверпенском соборе. В этой работе нашло свое отражение внимание к деталям и северное созерцательное спокойствие даже в самые драматичные моменты жизни. В композиции можно еще узреть отблески средневековых театральных постановок на религиозные темы. Именно в сценах о страстях Господних художник подсмотрел столь выразительное расположение фигур. Есть подобные сцены и в камне. Во второй половине дня стоит заглянуть в церковь апостола Павла, где помимо картин фламандских художников на стенах внутри церкви, снаружи можно увидеть каменные изваяния, насыщенные экспрессией барокко. В эпоху контрреформации религиозная жизнь в Бельгии искала яркие и понятные образы религиозного благочестия, которые могли бы поспорить со строгими формами правильной жизни в кальвинистских Нидерландах. За сердца людей боролись ярко и со страстью и символизм фламандских примитивистов, как взгляд из вечности, ушел на заслуженный покой.

Надо помнить, что Антверпен, как и большинство городов Нижних Земель, стоял на каналах. Вода – идеальный путь для товаров. Она не стирается как дорожное покрытие, всегда доступна, часто бесплатно, и в лодке можно за раз перевести больше груза, чем на телеге. Каналы сохранились во многих голландских городах – это их отличительная черта, остались они и в некоторых городах Бельгии. В Антверпене о каналах города можно узнать только под землей. Недалеко от ратуши есть неприметный дом, который служит вратами в прошлое портового Антверпена. Вы получаете на входе пару резиновых сапог и следуете за гидом по каналам города, которые в семнадцатом и девятнадцатом веках стали мостовыми. Каналы и вода – они часто идут пейзажным фоном на многих полотнах фламандских примитивистов. Вода и движение лодки по водной глади навевает созерцание. Вы погружаетесь в вечность столь же изменчивую и постоянную как река, на которой стоит Антверпен. Водная стихия захватывает воображение, раскрывает горизонты, манит невиданной прибылью из дальних стран и очищает от грехов как святая вода в храме. Где-то проходит мимо Тиль Уленшпигель и улыбается человеческой мистерии, как ангелы в церквах Антверпена улыбаются и привечают людей.