На живописной равнине, окруженной на линии горизонта грядой невысоких гор, где когда-то была столица величайшей империи мира, сейчас лежал пустырь, заросший жестким пыльным бурьяном и усыпанный лепешками навоза. Иная земля пахла терпкой травой и радовала глаза просторами и приветливыми облаками на синем небе. Древнее городище местами было отмечено неудачными попытками археологических раскопок, которые так и зачахли за неимением времени или отсутствием интереса у работников-пастухов. Видимо, культура, как и природа, склонна возвращаться на круги своя, и быт кочевников, приспособленный к бескрайним просторам степи, зачах в городской среде. На пустыре паслись козы и овцы – логическое завершение пути, когда народ возвращается к своим истокам, забывая прошлую славу и подвиги своих героев-полководцев. От блистательной столицы Чингисхана осталась единственная каменная черепаха, украшавшая вход в ханский дворец. Все остальное исчезло под землей и превратилось в пастбище. Прививка к городской роскоши и оседлой жизни окончилась катастрофой и китайской интервенцией. Сейчас к черепахе – последнему символу могущества монголов, вела пешеходная дорожка из ворот буддийского монастыря, который появился в долине реки Орхон значительно позже империи – в середине XVI века. Наши предки, путешествуя в ставку хана всех ханов, и не подозревали, что всего через три века иное исповедание овладеет Монголией, и на смену несторианству из знакомого мира Христианства и вере в Синее Небо придет буддизм. Потом колесо истории сдвинется вновь, и в Центральной Азии языком общения между русскими и монголами станет английская речь. Выходцы из Золотой Орды, которые составляли боевой костяк конницы в войске молодого Московского государства, от такой крамолы хватили бы своих потомков нагайкой поперек спины. Но законы этногенеза неумолимы и нет вечного зенита ни для одного из бесчисленных народов.

Древний Каракорум был построен в удачном месте для монголов, но не для Александра Невского. Наш великий князь один раз точно стоял на этой же зеленой равнине, куда нашей маленькой экспедиции даже в XXI веке пришлось добираться несколько дней на уазике по колее пыльных дорог из Западной Монголии. Представить себе, что герой битвы на Неве и Чудском озере, проделал весь путь от Новгорода, до этого «Богом забытого» места и обратно на Русь, было очень трудно. О чем думал он в долгие дни путешествий с караваном от одного оазиса к другому? Что напоминала ему безрадостная пустыня и безлюдные красные горы вокруг – иноземщина, где даже воздух несет иные запахи, а вода имеет странный вкус? Сейчас мы не можем понять и сотой доли из того, что чувствовали люди, отправляясь в такие предприятия по нужде, или собственной воле. Каких душевных сил стоили им эти поездки? Современное общество под чутким руководством мудрых правителей все дальше удаляется от непосредственного ощущения смерти и хрупкости жизни. Тысячи организаций заботятся о нашей безопасности, здоровье, обеспеченной старости и все наши решения, далекие от гамлетовского вопроса «быть или не быть», вращаются в сфере бытовой, как будто жизнь у нас вечная и приземленная. Мы окружены ласковой ватой собственной неуязвимости, наши мужчины играют в солдатики, ролевые игры и исторические реконструкции, а женщины делают бизнес-карьеру. В древности исторические реконструкции имели иное название и общественное значение и назывались просто – гладиаторские бои. В честь какого-нибудь патриция развлекали демос и устраивали игрища с кровавым исходом, воссоздавая битву римлян с варварами. Смерть была повседневным явлением, а купцы и путники на Шелковом Пути точно отличались от современных пассажиров поезда Москва – Улан-Батор. Путешествия в провинцию или на периферию, мы часто забываем, что понятия «дом» и «родина» привязаны к эмоциям, а цивилизация и варварство зависят от точки зрения, не более. Я часто ловил себя на мысли: «Как люди могли жить в такой глуши вдали от Москвы, или Константинополя, или иного сиюминутного центра мира»? Но монголам было комфортно у себя на высокогорных равнинах, как нашим чукчам комфортно на чукотской тундре, а москвичам только в Москве. Иная земля сужает чувство родины до воспоминаний и сравнений — часто не в пользу чужеземного, и заставляет без привычного окружения искать в жизни цель. Так рыба, выброшенная волной на берег океана, точно знает, что она хочет.

Мощные монастырские стены окольцовывали большую область пространства, обозначая его важность и некоторую исключительность. Для чего еще строятся стены, как не защитить самое ценное от чужых цепких рук и постороннего взгляда? Кольцо укреплений, подобно драгоценному камню, венчала массивная башня с деревянными воротами из красных, толстых досок, которые сторожили два бронзовых льва. Ворота были закрыты наглухо, и внутрь вела низенькая калитка, заставлявшая посетителей почтительно кланяться неизвестности впереди. К сожалению, крепкие стены, как скорлупа высохшего грецкого ореха, охраняли пустоту, и ожидание значительного, которое питало путника при входе, наталкивалось на пустырь и жесткую от палящего солнца и пахнущую пряным полынь – от былого величия сохранилась только часть монастырского комплекса. Безумный XX век не пощадил идеологического соперника и в советской Монголии монастырь был разрушен.

От ворот тропинка вела влево к приземистым буддийским храмам, напоминавшим скорее китайский архитектурный стиль с изогнутыми крышами пагод, чем классические многоярусные монастыри Тибета и Непала. Несколько культовых зданий формировали внутренний двор, закрытый для свободного посещения, как в древности, так и сейчас. За символическую плату девушка-экскурсовод, которая училась в Улан-Баторе на инязе, провела нас сквозь одну из пагод в музей Эрденцу, и языком общения был выбран английский. Меня назначили переводчиком, и в течение часа я осваивал и доносил до слушателей краткий курс генеалогии буддийских божеств.

В целом, все монастыри в Монголии однотипны. Возможно, для неискушенного глаза они сливаются в один большой храм, который часто пустует и редко отличается изяществом линий и чистотой. В своей попытке рассказать о внешней стороне монгольского буддизма, я буду похож на горожанина, описывающего быт оленеводов Севера. Но это как иной культурный код, марсианский взгляд на привычные для землянина вещи. Не удивлюсь, что Христианство для взгляда постороннего окажется не менее странным, чем буддизм для нас, но я как-то предпочитаю видеть в наших церквах строгие лики святых, а не звероподобные маски демонов. В монастырях нам часто приходилось ждать монахов, которые жили где-то в соседних селах и оставляли храм и подсобные помещения под охрану ветра, ворон и мелких птиц. Последние летали внутри храма, прятались под деревянной крышей и стропилами и добавляли в шелест ветра и звон воздушного колокола свою ноту мелодичного чириканья. Слева от входа в храм обычно располагались молитвенные барабаны, и вела дорожка к одной из ступ. Монголы с удовольствием вращали барабаны разных калибров и мастей в надеже заработать количеством оборотов качественное место в жизни при новом перевоплощении. В некоторых монастырях ступы стояли как грибы после дождя – белые, новые, потемневшие от лет и украшенные бронзой и железом. На каждой была табличка с именем человека, построившего ступу в дар монастырю. Видимо, ступа играла роль жертвоприношения и очищала карму, или прославляла богатство, щедрость и выдающиеся дела соорудившего ее.

Бритые наголо монахи появлялись в красных одеждах, улыбались иностранцам и вежливо отвечали на многочисленные вопросы. Мне почему-то казалось, что вот сейчас они потеряют терпение, схватят шесты и начнут мутузить друг друга как бойцы из монастыря Шаолинь. На светило солнце, нагоняя духоту, назойливых, вредных мух и тоску, и нас обычно приглашали внутрь храма, где царил полумрак, и восприятие подавлялось великолепием оттенков золота и пурпура. Центральное место сразу перед входом занимала отлитая из бронзы внушительная фигура улыбающегося Будды. Справа и слева располагались не менее яркие и отполированные статуи других божеств, а все пространство между ними было уставлено тысячами безделушек, замысловатых предметов, таинственных шкатулок, позолоченных сфер и наводило на мысли о параллелях между ассортиментом магазина «Путь к себе» и буддийским святилищем. С потолка храма свисали красные, синие и желтые драпировки с непонятными узорами, а со всех сторон посетителя преследовали напряженные и недружелюбные взгляды мелких полубогов, крупных и многоруких героев и каких-то агрессивно настроенных божеств. Через несколько минут от калейдоскопичной вселенной буддизма начинала кружиться голова, и хотелось выйти наружу к чириканью птиц и солнцу. Почему-то долина реки Орхон, где жила и процветала почти полтора века столица монголов, и одинокая черепаха на месте ханского дворца в Каракоруме наводили меня на более философские мысли о Вечном, чем пахнувший благовониями, тускло блестящий позолотой буддийский храм.

Все монастыри, которые мы посетили, колеся по Монголии на российских уазиках, стояли рядом с городами и селами. Проследить историю взаимоотношений духовного центра и оседлых жителей было невозможно, но скорее всего, в кочевом мире появились вначале стационарные храмы, которые вытянули из общества пастухов людей, прикипевших сердцем к постоянному дому. В монгольских городах смешение двух традиций было очевидно. Ряды белоснежных войлочных юрт гармонично вписывались в улицы и проулки, обозначенные одноэтажными домами. Часто рядом с уродливой бетонной коробкой, призванной будить в голове мысли о жилой квартире, соседствовала чистая, ухоженная юрта, а двор вокруг этих двух строений-антагонистов напоминал скорее гаражную зону какой-нибудь авто-колоны, чем место для детских игр и отдыха взрослых. Вся жизнь монголов была на воле среди бескрайних просторов степей и равнин, где бродили бесчисленные стада коз и овец. Казалось, что дом для каждого из них – целая Монголия, а не огороженный участок вынужденного оседлого пристанища. По этой причине дач или загородных коттеджей с огородами и садами вокруг городов не было, и сразу на окраине начинались пастбища, где паслись грациозные кони и забавные мохнатые сарлыки. Монгольские города были всегда заметны издалека как пестрое, броское покрывало из разноцветных крыш в широкой речной долине на фоне далеких горных хребтов.

Иная земля была привлекательна и мозаична как детская карусель, или иное легкое развлечение, но я бы не хотел поменять роль туриста, свободного и не обремененного обязательствами, на звание посла.