С монастырем Сумела на юге Черного моря поблизости от турецкого города Трабзон связывают меня приглушенные воспоминания. Они требовательно стоят в стороне, терпеливо ждут своего часа и идут в разрез с вспышками увлечений и горящими интересами к новому и яркому. Видимо, интенсивность современной жизни с ее переездами, переворотами, новостями часа и героями дня идет в иной размерности с этим затерянным среди отвесных скал и субтропических лесов уголком вечности. Впечатление может быть мимолетное, почти разовое, как стакан сока, или случайное знакомство, но оно цепляется за что-то самое глубинное внутри души и не дает покоя, как вкус лета из детства или ностальгия по солнечному весеннему дню в деревне. Вечность предпочитает ожидающее молчание, свой срок, когда крупицы тихих встреч обретут смысл и вытянутся в путеводную нить. Вдали от мира и неоновой рекламы звезды всегда ярче, а слова важнее. Так было и с монастырем Сумела.

В конце IV века нашей эры Православие проникло во все части Византийской империи и монашество в нем обосновалось не только в пустынях Египетской и Сирийской, но и на южном берегу Черного моря в труднодоступных горных массивах. Уединение внутреннее часто требует и уединения внешнего, избавляющего от ненужных хлопот, многочисленной родни, социальных связей и плодящего тоску и зевоту домашнего быта. Пустыня и горы становились островками иной жизни, не всегда простой и легкой, как это кажется сквозь призму столетий. Каждый раз, когда я посещаю подобные места, изолированные от городской цивилизации и сельских идиллий, меня неуклонно преследует мысль, что монахи вполне могли существовать автономно без связи с внешним миром года, а иногда и десятилетия, призывая в свои ряды людей энергичных и неравнодушных. Простота в быту и требованиях к еде и одежде, небольшие промыслы и рукоделие, собственные сады и огороды могли обеспечить необходимый минимум для пропитания и жизни. Требовалось только духовное горение, чтобы не обращать внимания на излишние условности и потребности плоти. О страстях духовных: зависти, честолюбии и гневе в этом эссе мы умолчим.

Дорога от Трабзона к монастырю Сумела уходила вглубь Малой Азии через узкие ущелья с быстрыми ручьями. Иногда на берегах горных потоков виднелись следы паводков, и местные жители старались поднять дома выше по склону зеленых гор. Каждый пригодный клочок земли использовался под сады, выпас животных, просторные коттеджи и массивные мечети с острыми минаретами, вокруг которых вырастали маленькие деревни. Пышная растительность, питаемая влагой с Черного моря, густо укутывала горные цепи до самых вершин, и автобус усердно гудел в тишине высоких деревьев, набирая высоту. Постепенно дорога сузилась до узкой асфальтовой ленты, которая вилась вверх мимо рыборазводных хозяйств. Для меня, привыкшего к вулканической активности на Камчатке и обширным фумарольным полям, водоемы с форелью напоминали емкости для охлаждения термальной воды на Мутновской Гэотэц. Казалось невероятным, что в этих бочках без верхней крышки может существовать какая-либо рыба. Потом я убедился, что это правда. Система была продумана до мельчайших деталей и в бассейны с форелью постоянно поступала проточная чистая вода с окружающих гор.

Автобус остановился напротив узкой площадки перед тропой к монастырю, на которой прилепились к склону горы несколько пестрых торговых рядов и маленьких ресторанчиков. Как и в любом другом светском государстве, древности в Турции – неплохой, а часто и очень прибыльный бизнес. Любая достопримечательность со временем обрастает сетью кафе и сувенирных магазинов, где можно подобрать себе безделушку или ценную вещь ручной работы даже на самый требовательный туристический вкус. У монастыря Сумела бизнес был не навязчивый и рассчитанный больше на турок, чем на заморских гостей. Зазывалы в магазины были не столь шумны, а продавцы пили кофе и общались между собой, уделяя туристам лишь минимум внимания. Можно было отдохнуть в уютном кафе под тенью деревьев за стаканчиком чая, поговорить и понаблюдать за людьми, или просто созерцать стремительный ручей с несколькими водопадами. Жизнь текла здесь неторопливо среди лесной прохлады и приятного журчания воды. Тропа к монастырю начиналась неприметно за водопадом и сразу брала круто вверх, предупреждая беспечных туристов о всех трудностях восхождения к горям духовным. Местами она была вымощена плоскими темными камнями и укреплена оградой из правильной кладки. После первых метров подъема уверенный настрой сменяли отдышка и весь букет последствий гиподинамии и пойти к монастырю пешком решались уже не все туристы. Их тут же обрабатывали услужливые турки и уговаривали нанять микроавтобус, который за пять минут поднимал людей наверх. Для наиболее стойких тропа вилась по склону как змейка сквозь траву и южную растительность. Кроны деревьев еще хранили среди ветвей остатки утренней дымки и неловко закрывали перспективу. Вниз тянулись тонкие лианы, а от земли шел тонкий запах прелой листвы и влаги. Лес дышал и иногда перекликался птичьими голосами и человеческой речью. Где-то вдали под нами шумела река. Идти было легко и приятно.

Минут через двадцать подъема в просвете между деревьями открылась отвесная скальная стена, на которой, как пчелиный улей на стволе огромного дерева, ютились монастырские постройки с рядами этажей и окон. Тропа привела нас к широкой парадной лестнице, на самом верху которой стоял, как сфинкс-охранник, наш турецкий гид. Он приветливо махнул нам рукой и велел следовать за ним. Лестница заканчивалась обширной площадкой перед входом в монастырь. Здесь бил родник с питьевой водой, стояли скамейки и, видимо, в прошлом находились хозяйственные и жилые постройки, где могли разместиться на постой гости монастыря. Отсюда открывался отличный вид на всю долину. Он радовал взгляд и сглаживал ожидание, если гостей по какой-либо причине не могли принять в монастыре. Внутрь цитадели, где жили монахи и шли церковные службы, вела узкая лестница, вырубленная в скале. Упиралась она в низкий сводчатый проход, который при случае мог запереть дверью один человек, и монастырь становился неприступным.

Сразу за дверью начинался другой мир, необычный и молчаливый. Гигантская скальная плита, как огромная ладонь, нависала над внутренними постройками Сумелы и казалось, что вот-вот от нее оторвется солидный кусок и устроит внизу погром и опустошение. Но плита была из цельного камня, монахи знали это и за всю историю монастыря таких случаев падения скалы, очевидно, не было. Внутренний дворик обители окружали просторные кельи монахов и главный храм. В кельях было уютно и светло. Они, казалось, парили в воздухе в отрыве от мирских забот и притяжения земных дел и страстей. Из окон открывался чудный вид на окрестные горы, а под ними звенела высотой отвесная пропасть без дна.

На всех археологических объектах можно только догадываться, как город или монастырь выглядели в прошлом. Греческие монахи покинули Сумелу в 1923 году. Прошло несколько десятков лет и монастырь незаметно умер. Хотя здесь и велись сейчас реставрационные работы, а знаменитые развалины привлекали массу туристов, но дух повседневной жизни и церковной службы покинул эти места. Без монахов-насельников, деревянных изделий быта и внутреннего убранства комнат, которые оживляют камень, без теплящихся лампад и огоньков свеч, мерцающих перед иконами, монастырь из центра духовной жизни превратился в объект культурного наследия. Остались только осыпающиеся фрески и неясные надписи на стенах, сводящиеся к одному знаменателю-фразе – «и я там был». Все-таки изобретателю фотоаппарата надо поставить памятник от благодарных ученых за сохранение памятников искусства и архитектуры. В наши дни цифровая фотография в обнимку с гордой древней скульптурой вытесняет варварскую надпись на ней.

Внутри пещерного храма фрески своим размахом и глубиной красок точно определяли место каждого человека во вселенной. Не больше и не меньше, а именно столько весит каждый посетитель под грустными и мудрыми взглядами святых с росписей на стенах. Будь он холоден, или горяч, или равнодушно тепл, или с другого конца земли, но от глаз Богоматери туристу некуда было деться. Ее изображение охватывало весь потолок церкви и проникновенно смотрело точно каждому в душу сквозь пелену впечатлений, программу тура и невнятный рассказ гида. В храме было тихо и прохладно. Любые звуки здесь казались неуместными и суетливо-поверхностными от напряженного молчания фресок.

Отличительной чертой храма была внешняя роспись алтаря. Иконы главных церковных праздников украшали наружную стену, и даже не разбирая греческий подписей, легко можно было различить «Вход Господень в Иерусалим» и «Преображение Господне». Узнавание сквозило в образах и символах – это был единый стиль православного иконописания, на протяжении столетий общий для Византии и России. Точка соприкосновения, где время остановилось и коснулось вечности.

Экскурсионная поездка строго ограничена программой и всегда поторапливается к другим местам, более экзотическим и пестрым. Вечность для нее понятие вполне реальное и эквивалентно стоимости входного билета и туристического обслуживания. В нынешние времена древние города выстраиваются в ряд, только чтобы стать достопримечательностью в том или ином туре, иначе им грозит забвение и запустение. Пока живо наивное любопытство и легкое тщеславие – наследие античности будет жить в путеводителях, рассказах, личном опыте и средствах, оставленных у входа на развалины. Через час праздного шатания по монастырю мне уже хотелось перемен и, как лист на ветру, я полетел вслед за гидом к следующему «уникальному объекту истории».