Обратная сторона Луны, или как я жил у оленеводов

Много лет назад я провел неделю в стойбище оленеводов на Камчатке. Было это в марте, в тундре еще лежал снег, а в воздухе сквозило белое безмолвие ледяной пустыни. Мне тогда хотелось на собственном опыте узнать о кочевой жизни коренных народов и я жаждал приключений и чего-то необычного.

В стойбище меня привезли на снегоходе. Мы долго мчались через снежную пыль по бескрайним просторам нагорий Центральной Камчатки. Пейзаж вокруг был монотонен и суров, без единой коричневой точки деревца или куста. Впереди тянулась только тонкая полоска накатанного следа, и без опыта и наметанного глаза затеряться в этом забытом людьми уголке планеты не составило бы особого труда. Я сидел, крепко ухватившись руками за поручни нарты, и старался не выпасть на ухабах в снег. Кроме членовредительства такое приключение имело все шансы закончиться медленной смертью от холода в тоскливом и страшном безлюдье зимней тундры. Увлеченный ездой водитель снегохода мог не услышать моего падения, а назад поглядывал он редко, и могли пролететь километры, прежде чем он обнаружил бы пропажу седока. Мысли об одиночестве среди снегов в надвигающихся сумерках навевали холодок ужаса в душе. Но я бодрился и старался углядеть позитивную сторону в быстрой езде, которую должен, по мнению классиков, любить каждый русский человек.

К вечеру мы добрались до одинокой юрты, которая затерялась крохотным островком в широкой лощине горного ручья. Серая, припудренная снегом юрта почти сливалась с пейзажем, но из трубы вилась тонкая струйка дыма, и от нее веяло теплом и уютом. Надо отметить, что юрта оленеводов Камчатки идеально приспособлена к любым погодным условиям. Летом ее накрывают брезентовым тентом, а зимой утепляют шкурами оленей. В ней всегда есть очаг – источник тепла, который позволяет просушить одежду. Летом он отгоняет комаров, зимой прогревает присыпанную снегом юрту и дарит чувство защищенности в снежную бурю. В Центральной Камчатке нет пространных равнинных пастбищ, больше характерных для морского побережья. Ландшафт достаточно изрезан и табуну оленей постоянно приходится кочевать на новые места в поисках корма. Поэтому уклад оленеводов здесь отличается мобильностью. Юрты у них небольшие, разбираются и собираются легко.

В юрте жило семь человек: бригадир, бойкая чум-работница Клава, два старых оленевода и трое молодых пастухов. На меня они взглянули косо с изрядной долей сомнения – чужаки в маленьких сообществах всегда внушают тревогу и опасения. От них неизвестно, что ждать, и поэтому встречи с ними нежелательны. Потом меня узнали – все-таки мы жили в одной маленькой деревне и часто сталкивались на улице, хотя и не знали друг друга по имени. Я не смутился, улыбнулся и как-то быстро нашел себе место у очага и вписался в быт – пастухи не возражали. Жили они все вместе в одном тесном пространстве юрты и спали ногами к печке в мешках из оленьих шкур, которые лежали на подстилке из зеленых веток кедрового стланика. Такой коллективистский быт, когда ты постоянно у всех на виду, первые два дня мне был непривычен. Чуть позже я уже не обращал внимания на посторонние шумы и чужие любопытные взгляды, и нашел часть своего личного пространства в юрте и на белых просторах тундры.

Вся работа в табуне делилась на мужскую и женскую. Это я обнаружил в первое же утро. Ночью печка-буржуйка совсем потухла. Дрова в тундре экономили, и к рассвету на печке лежал толстый слой снега, который упал в юрту сквозь центральный дымоход. Снег не таял и был удивительно белым и чистым. Мороз пощипывал мне нос — температура внутри юрты была сравнима с температурой воздуха снаружи и составляла приблизительно градусов двадцать ниже нуля. В таких условиях только тепло спальника из оленьего меха согревало тело и дарило капельку сна ночью. Утром оленеводы с беспокойством начали ворочаться, как будто подавая таинственные сигналы, что наступил новый день и пора уже приступать к важным делам. Никто из них, правда, не вставал и не торопился покинуть нагретое телом место под спальником – они ждали чум-работницу. Это была обязанность женщины встать первой, затопить очаг и приготовить для мужчин горячий чай. Чум-работница Клава все эти намеки читала прекрасно и первым делом разожгла печь. В ее движениях я не увидел и признака неудовольствия, или раздражения на ленивых мужчин. Когда по юрте пополз приятный теплый воздух, пастухи нехотя выползли из-под шкур, попили крепкий утренний чай с большим количеством сахара и ушли проверять табун, который стоял недалеко от юрты на пригорке. Я смотрел на это театральное представление во все глаза. Вначале мне показалось, что женщину обижают и эксплуатируют, потом я решил просто созерцать и не вмешиваться, и к вечеру понял, что работа мужчин более сложная и трудоемкая, чем хлопоты по хозяйству у юрты. Такой уклад и деление обязанностей были отработаны веками и вызваны к жизни суровыми природными условиями.

Вечером мы коротали время в юрте за разговорами. Медленно мне удалось вызвать старых пастухов на откровенные беседы о жизни в табуне и секретах выпаса оленей. Чем больше я узнавал, тем глубже проникался мыслью, что кочевая жизнь по сложности не уступает нашим наукам, и опытного оленевода с полным правом можно называть профессором. К сожалению, представления оседлых жителей о кочевниках очень упрошены и не лишены принижающих стереотипов. Нам кажется, что «крутить хвосты коровам» может любой сельский дурачок. На самом деле, жизнь оленевода очень сложная и требует мужества и выносливости, которых нам подчас не хватает в городских условиях. Мы слишком изнежены, по сравнению с ними, и во многом полагаемся на стабильность бытовых удобств в наших квартирах. Вот только выдержать дыхание ледяной пустыни под силу не каждому. Жизнь в тундре постоянно балансирует на грани? и предметы роскоши и комфорта не вписываются в максимально рациональные методы выживания. Пастухи мне со смехом рассказывали, как во времена Советского Союза пытались создавать оленеводческие бригады из русских. В результате, русские «оленеводы» пасли оленей три месяца, а потом лечились в больнице от различных недугов по полгода.

В табуне жизнь течет медленнее, чем в поселке. Никто никуда не торопится и если по натуре человек холерик или живчик, то делать ему в табуне нечего – он через неделю сойдет от однообразия с ума и поминай, как звали. Удивительно, но к жизни в тундре больше приспособлены люди, которых в обычных условиях мы окрестили бы «заторможенными» или тугодумами. Зимой олени сохраняют тепло, двигаясь меньше, и поэтому табун кочует реже. Пастухи перевозят лагерь раз в две – три недели и у них остается больше времени на рукоделье или чтение. Многие предметы быта сделаны в табуне собственными руками. Я видел, как из стволов березы мастерили охотничьи лыжи, или чинили нарты ремешками из шкур. Читают в табуне практически все, что попадется под руку, или имеет благородный оттиск печатного станка: любые газеты и журналы, обертки от товаров, инструкции и книги. Иногда даешься диву, насколько хорошо иной пожилой пастух знает литературу. Сейчас, правда, молодежь предпочитает больше детективы, но раньше…говорят, и деревья были выше, не то, что теперь.

На перекочевку зимой тратится значительное количество энергии. Олени охлаждаются подобно собакам через дыхание и легко застужают органы дыхания, поэтому их стараются меньше беспокоить и табун практически стоит на месте. Его проверяют два раза в день, ищут следы волков и следят, чтобы у всех оленей был корм. Зимой на горных равнинах ветер сдувает снег в долины, и его толщина позволяет оленям добывать с земли ягель и остатки травы. В табуне олени делятся на «задних», «передних», «левых» и «правых» в зависимости от порядка, как они подходят к новому пастбищу. Если регулярно при перекочевках не менять эти группы местами, то «передние», попадая на новое место выпаса, быстрее насыщаются разнотравьем и не оставляют пищи для остальных групп. В табуне есть несколько крупных самцов-вожаков, за которыми идет все стадо. В конце лета эти вожаки выясняют между собой отношения и устраивают красочные битвы на склонах сопок под желто-красной листвой. Если на табун нападают волки и медведи, то иногда у оленей срабатывает защитный рефлекс: они начинают кружиться на месте и хищники теряются, не в силах выбрать жертву. Если же они попытаются пробиться внутрь табуна, то олени без труда затопчут и волка, и медведя. Случается, что во время отела весной, когда медведю удается загрызть одного — двух телят, он заставляет табун кружить и сами олени в испуге втаптывают в снежную кашу до нескольких десятков телят. Бывает, что во время отела в горах вороны насмерть заклевывают новорожденных телят, если они случайно удаляются от важенки. Все эти обрывочные сведенья мне рассказывали молодые пастухи, когда я с ними увязывался по рыхлому снегу проверять табун. Они небрежно курили терпкие папиросы, уверенным взглядом окидывали оленей и рассказывали мне забавные истории об отдельных животных. Когда весь год человек проводит в табуне почти без связи с внешним миром, то он волей неволей запоминает всех оленей в лицо. Сенсорная депривация – страшная сила и в белом безмолвии разит она людей беспощадно.

Дни связывались в цепочку недели. Я снимал кино, ел оленину на завтрак, обед и ужин и пытался не мешать. Мне были интересны мелочи и бытовые зарисовки, но о них в другой раз.

Комментарии (1)

RSS свернуть / развернуть
+
+1
Действительно, их жизнь очень отличается от нашей, в свое время нам посчастливилось выйти на табун, пожить с ними пару дней и увидеть много интересного.
avatar

kostya

  • 08 ноября 2010, 16:51

Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.