Переход по тундре занял несколько часов. Через десять километров вулканическое плато закончилось и провалилось вниз отвесными склонами глубокого распадка. Далеко под нами среди зарослей ольхи и кедрового стланика виднелась светлая гладь озера Арбунат.

Спуск к озеру дался нам тяжело. К влаге с неба прибавились капли воды, которые обрушивались на нас холодным душем с каждого куста или дерева. Липкие стебли травы оплетали ноги и закрывали от глаз неровности земли. Приходилось каждый шаг делать с опаской, чтобы не рухнуть в незаметную яму или не подвернуть ногу. Неопытной Бетани показалось, что мы заблудились и потеряли Митрофаныча, который немного отстал, отрезанный от нас высоким кустарником. С ней случился легкий приступ истерики, и мне пришлось, заглядывая в ее расширенные от ужаса темные глаза, объяснять ей, что все в порядке и я, забегая немного вперед, ищу для нашей группы лучший путь сквозь дебри ольхи и кедрача.

Наконец, следуя руслу ручья, мы вывалились на тундру перед озером и упали на землю. Несмотря на промозглую сырость, от рюкзаков и одежды детей шел пар. Предчувствие безлюдья охватило меня. В таких местах не ставят балки, и очередной «знаток» местности под Ичинским вулканом, уверявший меня в обратном, оказался простым шарлатаном, набивавшим себе цену. Я устало поднялся на ноги (надо было искать укрытие у воды и разбивать лагерь) и увидел на тундре след каблука. Это был свежий след человека. Болотный сапог четко отпечатался на мокрой полоске земли, которая походила на тропу и вела в сторону озера, где вдали на зеленом фоне кедрача двигались маленькие белые и серые пятна — олени. К нам вернулись силы. Легкая эйфория хлынула в сердце и замутила голову. Мы не смели и мечтать о встрече с табуном, хотя и не раз обсуждали эту тему за чаем в юрте у подножья Ичинского вулкана. У Бетани вспыхнули глаза. Немного осунувшийся и вымотанный переходом Митрофаныч бодро вскинул свой рюкзак на плечи и посмотрел на меня: веди, капитан. Я оглянулся по сторонам, пытаясь выделить из монотонного пейзажа любые признаки, намекавшие на юрту оленеводов. Нас окружала мокрая зелень, дымка и тишина, перебиваемая невнятным говором ручья. Оленеводы всегда стоят у проточной или чистой воды. Я взял направление на полоску невысоких деревьев, которые зелеными кронами закрывали от нас устье ручья.

Около ручья отдаленно залаяли собаки – учуяли наши шаги. На небольшой свободной от кустов и деревьев террасе расположилась юрта, укрытая синим тентом, и несколько брезентовых, выцветших палаток. Рядом с юртой, опираясь на палку, стоял незнакомый молодой пастух и напряженно разглядывал нас. Различив мое лицо (видимо встречал меня в Эссо), он немного расслабился, но не улыбнулся. Мы обменялись приветствиями, перебросились парой слов и договорились, что на два дня встанем лагерем рядом с табуном. Дети уже сбросили рюкзаки рядом с брезентовыми палатками, но пастух попросил нас отойти от юрты на сто метров и разбить лагерь ближе к озеру, чтобы не пугать оленей, которых подгонят к юрте завтра рано утром.

Дождь опять стал напоминать о себе через холод и неприятное хлюпанье в сапогах и ботинках. Надежда вырубить дополнительный шест для тента из корявой ольхи растаяла сама собой. Мы быстро развернули палатки на сырой траве и побросали в них рюкзаки в тамбур под внешний полог. Тент натянули на склоне, используя для опоры посох Митрофаныча и мой штатив. Я плеснул на сырые дрова керосин и взял в руки газовый баллон. Костер разгорался плохо. Напитанные влагой дрова шипели и не хотели вбирать в себя языки пламени, чтобы вернуть их теплом от пылающих углей. Костер чадил. Дети бросали дрова под тент в надежде, что тепло костра и стелящийся по земле дым их немного подсушат. Когда первые языки огня робко обняли тонкие ветки, я натянул под тентом между опорами веревку и велел Бетани переодеться в палатке и вывесить мокрый комбинезон над костром. Медленно, но неуклонно вскипел чайник. Костя повесил на таган котелок с водой. Митрофаныч намекнул, что ужин надо сварить посытнее, спуск от Ичинского вулкана до Арбуната отнял у него почти все силы. Я понимающе кивнул, а сам тянул маленькими глотками чай, впервые в походе намешав себе в кружку две столовые ложки сахара. Под тентом места было мало, пришлось моститься на корточках на травяном склоне, но огонь грел и среди тумана облаков показались проблески светлых пятен, предвещавшие конец ненастья.

Кирилл и Саша убежали к оленеводам. Я предупредил Костю, который засобирался следом, что лучше пастухов попусту не беспокоить, живут они бедно и лишние рты им не нужны (хотя их и обязывает закон гостеприимства). Когда вернулись Кирилл и Саша, мы узнали, что в табуне нет даже сахара, чтобы попить чай. За детьми к нам в лагерь прибежала Алена, маленькая девочка лет пяти в резиновых сапожках. Она села рядом с Бетани и не отходила от нее ни на шаг целый вечер. Смеркалось. Я заснул в палатке с мыслями, что случившееся очень похоже на чудо.

Утром на дым костра к нам в лагерь опять пришла Алена. На губе под носом у нее виднелась капля засохшей крови. На вопрос Бетани, она пожаловалась, что ее ударила мама. Мы молча переглянулись. Жизнь в табуне суровая, у нее свои законы воспитания детей, непонятные нам. Возможно, только так вырастают дети тундры. Мы угостили Алену чаем и дали ей конфет.

После завтрака я сходил в юрту и попросил чумработницу Настю (мать Алены и жену бригадира оленеводческого звена) передать по рации в Эссо, что наша группа вышла к Арбунату и следует намеченному графику. К моему удивлению, Настя достала из угла внушительную динамо-машину, привязанную репшнуром к увесистой чурке. Оказалось, что в табуне это единственный источник питания для рации. Одной рукой она взяла в руки передатчик, а другой принялась с усилием крутить ручку генератора. Со мной в табун увязался Кирилл. Я попросил его помочь женщине. В рации что-то заскрипело, и юрта наполнилась звуками радио-эфира, единственной ниточкой, связывающей табун с большой землей.

После сеанса связи мы разговорились с Настей. Оленеводы не любят «залетных гостей» — туристов и любопытствующих, прилетающих в табун на вертолете поглазеть на аборигенов и северных оленей. Ожидая туристов, табун простаивает на месте, вертолет пугает оленей, а заморские гости заносят в стерильную чистоту леса «городские» болезни, из-за чего пастухи и, особенно, дети долго болеют. Я поинтересовался отсутствием людей в лагере. Выяснилось, что пастухи еще рано утром ушли в табун и сейчас подгоняли оленей ближе к юрте – у них закончилось мясо для приготовления пищи. Оживление в табуне начинается очень рано и следует световому дню. Летом пастухи охраняют оленей круглые сутки, сменяя друг друга на дневных и ночных дежурствах. Поблагодарив Настю и вежливо отказавшись от кружки душистого чая, я вышел наружу.

Погода над Арбунатом налаживалась. Среди сплошного одеяла облаков просматривались яркие заплатки синего неба. На изумрудной пойме озера паслись коричневые точки лошадей. Неожиданно, вдали послышалось ритмичное посвистывание и странное фырканье, сливавшееся в один непрерывный шум. С небольшого пригорка к лагерю группками неравномерно спускались олени. Среди зелени кедрача и кустарника мелькали молодые опушенные рога. С нескольких сторон табун обжимали пастухи и уверенно вели его вниз к площадке перед юртой. Увидев табун, сидевшая перед юртой Алена резко вскочила и с низким рычанием, очень похожим на фырканье оленей, бросилась ему навстречу. Через несколько метров она развернулась и, видимо, изображая руками рога, скачками побежала назад, с поразительной легкостью имитируя поступь оленей. Я был поражен, отметив про себя эти естественные движения, ставшие основой для некоторых эвенских танцев.