Олени заполнили площадку и закружили по часовой стрелке. То, что я первоначально принял за пофыркивание, оказалось мелким треском множества копыт. Оленеводы обступили табун. Пожилой бригадир, Петр Ильич, спокойно вошел внутрь кружащей массы и темных струящихся тел. Бегущие олени как волны обтекали его, а он среди тысячи животных высматривал одну единственную важенку, обреченную на забой. Почуяв дыхание смерти, животные заволновались. Несколько десятков оленей попытались отколоться от замкнутого круга, но оленеводы жестко загоняли их обратно. После нескольких неудачных попыток накинуть маут на важенку, бригадиру, наконец, удалось спутать ей ноги. Испуганное животное сделало рывок в сторону. Ей дали немного отдалиться от основного табуна, повалили на землю и очень быстро закололи резким ударом ножа. Затем пастухи оттащили тушу важенки к ручью и стали ее разделывать. Все эти манипуляции произвели очень сильное впечатление на детей, особенно, на Бетани. Она немного побледнела, на лбу у нее выступили бисеринки пота. Казалось, еще чуть-чуть и она упадет в обморок. Но, видимо, внутренним усилием воли ей удалось взять себя в руки. Бетани вошла в роль натуралиста-этнографа и, сжимая от напряжения зубы, заставляла себя внимательно наблюдать и фотографировать все действия пастухов. Когда важенка была почти разделана, бригадир отрезал большой кусок свежего мяса и протянул мне: «Денис, возьми. Поедите мяса, восстановите силы».

У своих палаток мы сразу нарезали мясо тонкими кусочками и бросили его в котелок. Через несколько минут от костра пошел томительных и будоражащий запах мясного бульона. После стольких дней «тушеночной» диеты вареная оленина была восхитительна. Я невольно сдерживал себя, чтобы не переесть лишку. По телу от желудка растеклось приятное, расслабляющее тепло. Ощущение сытости после долгого вынужденного голода веселит не хуже стакана горячего чая в изнурительно жаркий день. Глаза обретают блаженную легкость и уже всматриваются в мир с благожелательным довольством и приятием человека, избавленного от животной необходимости рыскать по сторонам в поисках пищи и предвидеть в каждом непонятном явлении скрытую опасность и угрозу. Хмурое небо и тишина убаюкивали. Меня потянуло в сон. Я вытянулся в палатке и отключился быстро и легко.

Рано утром оленеводы готовились к перекочевке. Олени вытоптали и съели всю траву и ягель в округе, и табун следовало перегнать на другое пастбище. Летом лагерь оленеводов не стоит на одном месте больше трех дней. Их жизнь, как река, протекает в постоянном движении и непривязанности к определенному пространству, которое мы по привычке называем домом. Озеро Арбунат укутал стылый туман, и его полосы как тонкие пальцы героев американских триллеров тянулись к пасущимся среди травяных кочек лошадям. С юрты уже был стянут верхний полог и в глубине деревянного каркаса, разгоняя утренний сумрак, плясал в очаге первобытный огонь, отбрасывая красные блики на смуглое лицо Алены. Девочка еще не совсем проснулась, и танец огня на ее заспанном лице вытягивал из глухих уголков памяти смутные образы, похожие на скальные росписи древних людей. Оленеводы молча паковали тюки и готовились седлать лошадей. В тишине и действиях людей было что-то завораживающее, точно мы стояли на обочине и были свидетелями чужой жизни, неторопливо утекавшей сквозь распахнутые зрачки наших глаз. Наши дороги, как и наши миры, расходились. Как у двух замкнутых на себе идеально круглых биллиардных шаров под смеющимся ударом кия возможны лишь краткие импульсы-встречи, так и мы, на мгновение соприкоснувшись с чужой культурой, отталкивались и уходили в свой привычный «цивилизованный» мир.

Алену усадили на отдельного коня по кличке «Гномик». Старший брат привязал ее к седлу, а Настя прикрепила повод дочкиного коня к своей лошади. Оленеводы молча тронулись в путь, и скоро тонкая цепочка каравана, изогнувшись, как ползущая змея, растворилась среди зелени невысоких деревьев.