Машина, как птица, летела по краю обширного неровного плато, густо усыпанного на сочно зеленом травяном фоне мелкими точками белых и коричневых животных. Через открытое окно приятно сквозил ветер. Взгляду не хватало времени зацепиться за детали, и я воспринимал только невероятный простор, чувствовал холодок струящегося воздуха на коже и пьянел от восторга, скорости и красоты пейзажа. Вдали, где-то среди призрачных облаков, парили в небе белые шапки высоких гор. Машина брала очередной пригорок, картина слегка менялась, но не было видно края этому океану пастбищ. Стада коз и овец, под стать просторам, было огромны — по несколько тысяч животных, неспешно перемещающихся по пологим склонам. Изредка нам попадались юрты, и люди у них провожали машину долгим внимательным взглядом. Нагорья Монголии были невероятно обширны. Бесконечность расстояний гармонировала здесь с замкнутостью жизни, а монотонный в целом пейзаж поражал контрастом красок и разнообразием отдельных фрагментов.

Очарование гор требует живого присутствия. Бесполезно искать воздух свободы в тесной городской квартире. Вдали от вершин картинка памяти слабеет, впечатления тают, и фотографии уже не способны высечь яркую искру переживаний и мыслей, которые посетили тебя среди ветров и одиночества. К сожалению, конкретный опыт невозможно передать общими словами. Нужны усилия к деталям и подробностям, иначе весь рассказ сведется к набору междометий и невнятных знаков, которыми так забит Интернет. Три впечатления: сакральная долина, пересохшее озеро и горные перевалы, сложились для меня, как части мозаики, в цельную картину нагорий Монголии.

В какой-то момент колея дороги, коричневая от глинистой почвы, ушла за сопки, мы свернули на плоский стол уединенной равнины, и кочевая пастораль уступила место дыханию истории. На равнине, как колья на могильных оградках, стояли вкопанные в землю острые каменные менгиры. Их зубцы косо смотрели в небо, защищая полукругом то ли могилы, то ли древние жертвенники. Мы спешились и подошли по жесткой траве ближе, пытаясь разглядеть на шершавой поверхности плит знаки, или письмена. Назначение долины оставалось тайной, но несколько оградок четко выстроились с юга на север и узоры на одной из стел напомнили мне символы из Пазырыкских курганов на Улаганском нагорье Горного Алтая. Между этими двумя долинами были тысячи километров гор и пустынь — еще одна загадка истории. Мой ум тщетно пытался найти объяснение, опираясь на скудость собственных познаний о Центральной Азии. Несколько в стороне от стоящих менгиров расположились погребальные курганы более поздней эпохи. Темные камни, сложенные в пологую коническую насыпь, четко выделялись на земле и отличались по цвету и структуре от скал в долине. Видимо, долина считалась священной и, даже потеряв память о строителях и назначении сооружений, древние люди привозили сюда тела своих вождей и доблестных воинов. Для них это была символическая связь с легендарными предками — место, где обретали путь и смысл.

Эту ночь мы должны были провести на берегу озера Орог. Вода – особая ценность на пустынных плато. Ее жаждут, к ней стремятся, и она внушает мечты и надежды, сопоставимые по силе переживаний с мечтами об автомобиле или уютной квартире из рядовой жизни в мегаполисе. Но озеро ускользало. Его берега отступили под натиском красного песка и колючего саксаула. Мы оказались в широкой котловине, над которой где-то там впереди клубился в жарких лучах солнца столб испарений. Он, несомненно, стоял над водной поверхностью, сверкающей и манящей вдалеке и такой недоступной. Дорога уже давно сжалась до узкой колеи и терялась среди песчаных переметов. Мы ехали почти наугад, когда неожиданно выскочили на широкое поле с белоснежной юртой в центре и каменным загоном для животных на окраине. В загоне толпились люди и беспокойно бегали по кругу низкорослые лошадки. Наша экспедиционная машина вызвала у здешних обитателей неподдельный интерес. Маленькие дети заплакали и бросились к родителям. Взрослые мужчины напустили на себя важный вид. Но они еще больше удивились, когда мы спросили об озере и удобном месте для ночлега на его берегу. «Озеро уже четыре года как пересохло» — был их сдержанный ответ. Это был сюрприз, особенно для наших женщин, которые весь день мечтали вслух, как они искупаются в прохладных водах горного озера и смоют с тела трехдневную пыль и грязь. Пока дамы сражались с волнами раздражения и экспрессивно переживали свои эмоции, я приглядывался к стойбищу. В нашей поездке мы редко тесно пересекались с монголами. Все общение сводилось к двум – трем фразам о дороге, а на ночь мы вставали в уединенных местах, опасаясь непрошеных гостей. Было видно, что эта семья ведет замкнутую жизнь на окраине. От юрты начиналась дорога вглубь озера, и наша машина, как корабль Магеллана, вынырнула на них из земли неведомой. В загоне мужчины отлавливали молодых лошадей и собирались ставить на них клеймо. Вдали на изумрудном пастбище паслись остриженные верблюды и овцы. Озеро умирало, но подземные воды и очаги источников еще питали лужайки и поля.

Надо было искать ночлег. Вдоль дороги виднелись клочки рыжей шерсти. Для монгольских семей ее продажа – один из главных источников дохода. Весь процесс напоминает раздельную мануфактуру в Англии. Перекупщики на своих машинах сами приезжают к монгольским юртам и скупают шерсть. Ее складируют где-то на окраине одной долины или горного плато, а потом огромными тюками увозят на переработку. Занимаются этим чаще всего китайцы и расплачиваются за шерсть наличными деньгами сразу на месте. Остриженные животные стали попадаться нам все чаще и выглядели они очень потешно. Верблюдам монголы сохраняли часть шерсти на горбах и боках, видимо, опасаясь, что голое животное без подшерстка может замерзнуть и простудиться.

Мы проезжали мимо юрт и уходили дальше вглубь озера, временами теряя колею и продвигаясь по чутью и направлению. Земля под колесами раскисла от влаги и меняла цвета от болотно-коричневого до оттенка белой глины. В какой-то момент уазик выскочил на широкую светлую площадку и его, вдруг, понесло юзом. Машина забуксовала в пепельной грязи и натужно заревела, медленно двигаясь вперед зигзагами. В салоне разговоры сразу смолкли. Зрелище снаружи было великолепное, но мы напряженно следили за дорогой. Уазик скользил по засохшему илу – верхнему дну озера, и в любой момент мог провалиться глубоко вниз, и тогда нашу машину на твердую почву не вытащила бы ни одна техника. Выпаренный на солнце до состояния твердой корки ил занимал огромные пространства. Иногда вдалеке среди белого марево сверкали на солнце редкие проплешины воды, а вокруг твердых кочек росла высокая трава и камыши. Десятки лет назад озеро Орог было райским местом для перелетных птиц, но теперь пути миграции сместились к другим водоемам. Причины пересыхания озера были непонятны и вряд ли зависели от хозяйственной деятельности человека. Вокруг не было предприятий, а животные не могли вот так сразу выпить всю воду.

Опасный участок закончился, и мы выскочили на альпийскую лужайку. В озеро втекал ручей, образуя тихие заводи и небольшие стремнины. По его берегам бегали козы и овцы – неотъемлемая, почти геологическая часть монгольского пейзажа, а на воде грациозно держались лебеди и утки. Нам навстречу попались два мотоциклиста. Мы их допросили и узнали, что движемся верной дорогой. В представлении монголов мотоцикл ничем не отличается от лошади. На него так же цепляют сумы с продуктами и поклажу и перемещаются в течение нескольких дней на значительные расстояния. Я встречал даже кочующих мотоциклистов, весь скудный скарб которых был привязан к железному коню, а домом было его кожаное седло и ручка газа.

Очередная долина была богатая. Мы попали сюда по совету буддийских монахов, которые указали нам короткий путь через горы к горячим источникам. Закрытая от всех ветров высокими горами она пряталась в глухом конце без дорог и питалась чистым полноводным ручьем. Широкая зеленая пойма была густо уставлена белоснежными шапками юрт. По сравнению с безводными полупустынями Западной Монголией здесь пастбища хватало всем, и люди жили большими семьями и кланами. В первой юрте наши монгольские гиды пошли узнать дорогу, и я увязался с ними. У дверей стоял мохнатый детеныш сарлыка, а рядом с ним на траве примостилась черная собака. На внешних веревках, стягивающих юрту по кругу, сушилось одежда, а венчала все синяя панель солнечной батареи. Вдалеке две женщины и девочка-подросток доили сарлыков. Меня пригласили внутрь. После жесткого сиденья в уазике, постоянной трясучки и опасения прикусить себе язык или свернуть шею на коварном ухабе, было приятно умаститься на мягкой кровати и почувствовать себя гостем в культуре, где законы гостеприимства непреложны до сих пор. Для монгольской семьи я был маленькой достопримечательностью, а нашим сопровождающим добавлял веса в глазах окружающих – еще бы, они работали с «иностранцами», а не пасли овец. Мне предложили кефир из жирного молока сарлыка. Я не отказался и съел две чашки вкусной, густой субстанции. Потом осмелев, попросил чая с молоком и поджаренных кусочков хлеба. От еды, сомнительного питья и ласкового тепла в юрте меня понесло. Я ощутил прилив бодрости и готовность скакать на коне по горам, сражаться с драконами и творить дела, желательно, добрые и великодушные. Когда я вернулся в уазик, мой энтузиазм и широта души были приняты с крайним подозрением, но я только улыбался и напевал себе под нос.

Узнав дорогу, мы поехали дальше. Около юрт в долине играли маленькие дети. Подростки постарше помогали своим родителям в загонах, собирали кизяк, носили воду. На земле я видел выделанные шкуры животных и тюки шерсти. Калейдоскоп чужой жизни проносился перед глазами. Богатая земля – большие семьи, стада жирных овец, достаток и почет. Уазик пополз в гору, и богатая долина скрылась в тумане под нами. Тонкая стежка одинокой колеи тоскливо и робко тянулась ввысь и мы пробирались через какие-то перевалы, спускаясь с высоты как неведомые герои. Жители уединенных долин выбегали из своих юрт, махали нам руками, а мы летели вперед, пугая стада сарлыков и овец. Горы обступили нас плотной стеной и на несколько мгновений я, вдруг, ощутил себя на Камчатке. Мне не с чем было сравнивать свои впечатления, и я потянулся к знакомому опыту детства. Пустынные и холодные в вечерних сумерках вершины волновали и будили воспоминания о юношеских походах, одиночестве в горах и трепетном чувстве полета и свободы. На последнем перевале мы затормозили и вышли из уазика. Далеко внизу виднелись домики санатория на горячих источниках. Бесконечная гряда безлесных гор уходила за горизонт. От избытка свободы веяло отчужденностью. Тонкая грань между человеческим восторгом и равнодушием стихий трезвила холодным ветром в спину и напоминала об уюте теплого ночлега. Мы покатили вниз и скоро нагорья Монголии остались позади.