На мой взгляд, в Монголию едут в поисках контраста.
Когда в районе поселка Ташанта пересекаешь границу с Монголией и едешь по пустынной буферной зоне, окружающий ландшафт начинает меняться на глазах. На смену живым краскам травы и деревьев приходит многоцветье скал и каменистых пустынь с тревожным оттенком красного. Высота нарастает и машина вырывается на бесконечные равнины, окаймленные бахромой гор. Колея дороги тает среди камней и песка, и теперь для машины есть только направление и одиночество. Суровые, безлюдные пейзажи вокруг завораживают, а ровные пространства почти сводят с ума. Часть Западной Монголии занята высохшей котловиной больших озер с плоским дном, которое стелется вокруг как ковер почти без изъянов рельефа. Можно пройти десятки и даже сотни метров и твоя фигура будет отчетливо видна на фоне розового песка и серых мелких камней.

Монгольский Алтай тянется по западу Монголии и граничит с пустыней Гоби. Этот удаленный уголок нашей планеты населяют в основном казахи, которые на горных равнинах до сих пор пасут свои стада овец, коз и сарлыков. Ритм жизни у них зависит от годового цикла смены летних и зимних пастбищ и требует определенных навыков для выживания в жестких природных условиях. Казахи живут большими семьями почти изолированно друг от друга в войлочных юртах и зимних жилищах на склонах гор.

Мы перемещались на уазике среди пустынь и гор и вечером просили ночлега у незнакомых людей в первой юрте, которая попадалась по пути. Обычно нам не отказывали. Я был потрясен и тронут законом гостеприимства, который до сих жив среди семей казахов, населяющих горные долины Монгольского Алтая. В таких замкнутых сообществах присутствие чужаков служит своеобразным развлечением. Белые люди похожи на жителей другой планеты и на небольшой промежуток времени избавляют хозяев от тягот монотонного существования.

В казахских юртах всегда было чисто. Слева от входа располагалась половина с исключительно мужскими предметами: седлами, веревками, попонами и примитивными инструментами. Правая половина отводилась для женсих работ и там была кухня и столики с посудой. На противоположной стороне от входа висели памятные для этой семьи фотографии, стояли трюмо с зеркалами, пирамиды чемоданов с приданным и ценными вещами и кровати по бокам. Пол был устлан коврами, а в центре юрты обычно гудела печка-буржуйка, которую топили кизяком.
Как только новый человек появлялся на пороге, хозяева приглашали его к столу и предлагали ему тарелку, усыпанную кусочками сушеного творога размером с маленькую головку сахара. Если опыт путешествий у гостя был небольшой, он приехал из другой страны, и его разбирало любопытство, то он с интересом принимал угощение, клал желтоватый кусочек в рот и через мгновение отчетливо понимал, что угодил в ловушку. Сушеный творог был твердый, как камень. Его нельзя было ни раскусить, ни выплюнуть, и гость вымученно улыбался и надолго замолкал, превращаясь в вынужденного созерцателя. Обычно казахи кладут кусочек творога в монгольский чай с молоком и маслом. Он размокает и становится вполне пригодным для еды. Но не каждый человек с первого дня в Монголии готов пить крепкий, необычный чай. Казахи это знают и… поэтому предлагают иностранцам только сушеный творог, как маленьким детям, чтобы у них росли крепкие зубы.

Однажды вечером мы встали на ночлег в двух юртах на берегу реки Ховд. За одной из юрт стоял старенький уазик – здесь жили родители наших хозяев, во второй юрте, где нам предложили поселиться, обитала молодая пара, у которой уже было трое сыновей. Дети с некоторой опаской наблюдали за незнакомцами – мы вели себя по-европейски шумно и напористо, и сторонились наших фотоаппаратов. Их мама помогала нашим монгольским сопровождающим готовить ужин и каждый раз, когда я заходил в юрту по какой либо надобности, я заставал хозяйку за работой. Среди казашек я не видел полных женщин.
В долине реки за юртами на первой зеленой траве паслись козы и овцы и небольшой табун коней. Козы поднимались высоко на склоны и, казалось, что на выжженной коричневой земле они едят камни. Дети хозяев уже привыкли к нам, и весело катались с горки на железной тачке, которую в хозяйстве использовали для перевоза воды от реки. Несколько раз из юрты родителей выходила пожилая женщина. Она набирала в ведро кизяк для печки, вытряхивала ковры, выплескивала из таза на землю воду и иногда провожала нас внимательным, долгим взглядом.

Недалеко от юрты в небольшом загоне на земле безвольно лежали овцы. Они почти не шевелились, только поворачивали голову на шум и звуки разговора. Рядом с ними, сбившись в кучку, лежали разноцветные ягнята. Весна в этом году была поздняя и холодная. На пастбищах почти не было свежей травы и животные умирали от голода прямо на глазах. Вначале козы останавливались, потом падали на передние ноги и валились на бок, неестественно запрокинув голову. На закате, когда все стадо потянулось к человеческому жилью в поисках защиты, для животных в загоне принесли комбикорм. Пастухи ставили обессиливших овец на ноги, заставляли их есть из кормушки и кормили с рук. Рядом с пастухами до позднего вечера работали и дети. Они подтаскивали к загону слабых животных, кормили их и выпускали обратно в стадо. Вырвавшись из загона, ягнята и козлята, пронзительно кричали и бежали на поиски своих мам среди сбившихся в одну кучу животных. Иногда в ответ на их крик из гущи овец раздавался призывный отклик, и ягненок стрелой летел к матери-овечке, чтобы сразу прильнуть к вымю в жажде сладкого молока. Чаще я наблюдал иную картину: ягненок блеял и переходил от одной равнодушной овцы к другой, его отталкивали и били ногами, пока он не затихал где-нибудь на земле. Утром, когда наша машина отъехала от юрты, мы обнаружили под ней уже остывшее тельце одного из таких одиноких ягнят, за которым не успели уследить пастухи.

Знакомство с миром кочевников приносит радость только до тех пора, пока относительный комфорт путешествия гарантирован. Удивительные ландшафты, сотканные из бахромы гор и полотна каменных пустынь, вызывают эйфорию. Но на безлюдных равнинах Монголии тает иллюзия защищенности и неуязвимости. Социальные страховки здесь не работают, и ветер продувает насквозь и сильных, и богатых, и умных, и дураков. Ты становишься крупицей песка, которая ничем не выделяет из крупиц, лежащих у надгробных стел и курганов. Стоит только погаснуть огню в очаге, или у тебя закончится вода, когда твоя машина сломалась в пустыне, как дыхание смерти обдаст тебя холодом, безжалостным и равнодушным. В Монголии жизнь устроена по резкому контрасту без плавных переходов от одного полюса существования к другому. Континентальный климат несет невыносимую жару днем и ледяной озноб ночью. Тела павших животных у дорог соседствуют с бодрыми стадами овец и коз, а одежда по-настоящему согревает тело и никто не заботится о покрое или моде. Здесь на лошадей и верблюдов повязывают одеяла, чтобы они не простывали, а дома в редких поселках становятся серыми от вечной пыли, которая въедается в кожу и съедает цвета. Огромные озера с чистой водой лежат в пустыне, но знание о них не поможет тебе, если ты остался один среди песка. Монголия не столь многообразна и многолика как другие страны, но от монотонности пустынь и пронизывающего ветра на бескрайних просторах трезвеет сердце и веет последними вопросами жизни и смерти

Сплав цивилизации, традиционного быта и суровых климатический условий приносит в Монголии иногда удивительные плоды. Среди горной пустыни в окружении далеких белоснежных гор на абсолютно безлюдном пространстве в землю у дороги была вкопана одинокая цистерна. На ней висел огнетушитель, а сверху лежали седло и упряжь видимо на случай, если топливо закончится и нужно будет срочно доставить на коне сообщение в ближайший поселок. В трех метрах от цистерны стояла бензоколонка с гордой надписью «бензин». На бензоколонке висел шланг с пистолетом, а в саму колонку был вмонтирован насос для ручной подачи топлива. Если кому-то требовалось заправить машину, то из низкого сарайчика рядом с цистерной появлялся высокий поджарый мужчина лет пятидесяти, брал с водителя деньги и деловито «накручивал» ему в течение пяти – десяти минут необходимый литраж бензина.

Дорога к подножью Тован Богдо Ула как аллюминивая проволка ломалась под прямыми углами и совершала немыслимые витки через реки, песок, огромные камни и крутые подъемы. Машина ехала неторопливо, старательно повторяя каждый изгиб рельефа. Постепенно огромное пространство пустыни вокруг стало уминаться в узкое горлышко речной долины, как будто чьи-то невидимые руки сжали снежный ком в холодную, равнодушную льдинку. По склонам долины в пологих распадках иногда виднелись приземистые зимние жилища казахов. Зимние жилища монгольские казахи складывают из бревен и обмазывают глиной. Высота снежного покрова в пустыне зимой невысокая и поэтому крыша у таких жилищ обычно плоская. Их главное предназначение – защищать людей от ветра и хранить тепло.

Пустыня только городскому человеку кажется безлюдной. Городская суета своей крикливой пестротой утомляет глаза, и они перестают подмечать детали и полутона. Вся пригодная для пастбищ территория в Западной Монголии поделена между семьями пастухов, которые постоянно живут на своей земле, выпасая стада животных. Их жилища неприметны и скрадываются от непривычного взгляда неровностями рельефа, но находятся они друг от друга в пределах дневного перехода на лошади. Зная их местоположение, можно смело путешествовать от одной семьи к другой, или искать помощь в ненаселенной с точки зрения урбанизированного человека местности.

Один раз мы остановились у сухого оврага, который вырезал в долине горный ручей. Два казаха на том берегу оврага колдовали над стареньким мотоциклом, тщетно пытаясь завести его без аккумулятора, который лежал рядом на камнях. Вокруг в лучах заходящего солнца было безлюдно и одиноко – пустыня набирала силу в вечернем холоде и надвигающейся тьме. Водитель нашего уазика поинтересовался, можем ли мы чем-нибудь помочь. После двух минут бурного обсуждения, казахи принесли аккумулятор, и спустя пять минут мотоцикл завелся и они растаяли среди сумерек пустыни.

Пять белоснежных вершин Тован Богдо Ула выстроились цепочкой в ряд. Дыхание высоты скрадывалось на расстоянии и чувствовалось только в отдышке и легком головокружении. Мы ночевали на высоте 3500 метров в юрте у подножья этого горного узла, самого высокого в Монголии. Ночью под открытым небом по земле полз мороз. В юрте гудела печка, а за ее войлочными стенами слышалось сопение сарлыков и в полудреме казалось, что какие-то неведомые животные спустились к нашему лагерю с гор. Утром наша группа ушла на прогулку. Я остался у хозяев, грелся у печки и учил казахские слова. Меня охотно наставляли в лингвистике и поили густым кефиром из сарлычьего молока. Из обрывков разговоров я понял, что финансовый кризис коснулся и этого уголка Азии. Цена на козью шерсть упала, и китайские торговцы стали редкими гостями у кочевников в Западной Монголии. Доходы у простых казахов сократились, а вслед за кризисом холодная весна вызвала падеж животных, и семьи иногда с трудом сводили концы с концами. Я поинтересовался, кто среди кочевников считается относительно богатым и успешным. Мне ответили, что если у мужчины есть 200 баранов, то он уже не последний человек.

Наступило время обеда, и наша хозяйка сварила казахский чай. В казан с водой она налила одну пятую часть густого, жирного молока и вскипятила его на печке. Затем в большой дуршлаг она высыпала чай в брикетах и опустила его в кипяток. Казан томился на огне, пока чайные брикеты не развернулись и не окрасили волу с молоком в кремовый цвет. Потом чай перелили в большой железный чайник и разлили по глубоким пиалам. Он был слегка вязким на вкус и приятно согревал горло и грудь. От первой чашки меня повело, по телу поползло живительное тепло, и жизнь сразу показалась в своей сути простой и ясной. В Монголии традиционно пьют много чая, и так повелось издавна, что чай этот самого низкого качества, прессованный в брикеты с чайными веточками и пылью, которая остается на полу на чайной фабрике. Монголы – народ небогаты и китайские торговцы везут только такой товар, который можно запасти впрок по разумной цене. Прессованный чай дешевый, долго хранится и занимает мало места. Брикеты можно варить и из них получается сытный и бодрящий напиток, который лучше всего подходит монгольским пастухам.

Пустыня вокруг озера Ачит завораживает красным цветом песка, сквозь который пробиваются красные скалы, которые когда-то были рифами и островами. Озеро в древности занимало большую поверхность, но после ледникового периода вода отступила и открыла широкие пространства для пастбищ в прибрежной, влажной зоне. Недалеко от берега, в нескольких метрах под песком вода еще хранит свою власть и служит людям. Колодец у одинокого жилища пастухов был неглубокий, всего девять метров. Он почти не выделялся на плоской земле, и только по узкой деревянной поилке для овец и кувшину с веревкой можно было понять, что под крышкой таится вода.
Для ночлега нам предложили бревенчатый домик, дверь которого подпирала покрышка от грузовика. Несмотря на внешний неказистый вид, внутри оказалось достаточно уютно и чисто. По бокам у стен стояли кровати с яркими, темно-красными покрывалами. Стены были побелены, а на полу лежал ковер. Это был лучший из возможных вариантов. Ночевать в пустыне на ветру в палатках нам не хотелось. Из соседнего жилища хозяйка принесла ведро кизяка и через несколько минут по дому разлилось тепло и потянуло сладковатым запахом этого чудо-топлива.

Внутри стало жарко, и я вышел оглядеться. За нашим приютом, на сколько хватало глаз, в бесконечность убегала сверкающая полоска бирюзовой воды. От озера дул ветер и несло запах влаги. Рядом с домом хозяев, в двух десятках метров от меня находился загон для животных и стоял старый ЗИЛ. Было видно, что грузовик – наследие советской эпохи, еще на ходу и часто используется в кочевьях для перевоза войлочной юрты и домашней утвари. В Западной Монголии мы часто сталкивались с техникой из Советского Союза. УАЗики — самый популярный вид транспорта среди монгольских казахов. К ним легко достать детали, они неприхотливы и доступны по цене.

Утром наш хозяин пошел искать заблудившихся овец. Нарастающее солнце согревало землю, и в колышущемся мареве его маленькая фигурка дрожала на фоне кирпичных скал и утоптанного песка. Казалось, что он вел пять овец издалека целую вечность. Время как будто застыло на ровной плоскости и его мгновения сдувались ветром, скрадывая минуты и часы.